Jack Barrett, 20, ^{владелец бара “Старый кот”}
(Джек Барретт)
— || Коренной житель

Если бы у семьи Барреттов, когда та была еще в полном составе, выдался бы хоть один спокойный денек, но наверняка бы солнце обратилось вспять, вставая на западе и заходя на востоке, реки потекли бы в обратную сторону, а в Торрансе больше бы не происходили дрянные вещи.
Однако таких не было, и все детство дети Барреттов вынуждены были прожить под раскидываемыми в порыве гнева вещами, грязной бранью и градом ударов и затрещин. Маленьким Джек еще застал относительно спокойные времена, когда еще не было младшего брата. Но когда мать забеременела снова, начались скандалы, которые не заканчивались до самой ее смерти. И Джек знал, что в могилу ее свел никто иной как Джим Барретт, ибо второй сын был не от него, и все в Торрансе это знали.
Маленькому Нилу частенько доставалось просто так как от отчима, так и от матери, у которой сдавали нервы от постоянных ссор и побоев. Однажды она в приступе отчаяния решила, что лучше будет избавиться от одной маленькой причины всех их семейных бед и не придумала ничего лучше, чем утопить двухлетнего Нила в ванной. Однако Джек, вернувшийся из начальной школы раньше, отобрал кричащего ребенка и не позволил докончить начатое. Мать же, пришедшая в себя после такого, брала Нила на руки куда реже, словно боясь, что наваждение вернется. Зато Джек посчитал своим прямым долгом защищать малыша, хотя и получалось не очень. В конце концов на тот момент ему было всего семь или восемь. Он плохо помнит то время.
Но зато помнит день, когда матери не стало. Отец пришел домой изрядно пьяным, но если прежде он, пропахший спиртом, потом и прогорклым жиром, падал в кровать и не шевелился до самого утра, то тут он взялся за нож. Нож, который сам наточил накануне.
Джек помнил крики матери и свои, они смешались в один, помнил примешивающийся плач Нила из детской, который боялся шума, и помнил, как два дня прятался с братом на старой ферме в полутора милях от дома.
Клэр никто не искал, потому как для полиции, со слов Джима, она считалась без вести пропавшей, а мальчишкам он буквально вбил в головы то, что трепаться об этом не следует, иначе пропадут еще два сопляка.
Джим, проспавшись как следует и очнувшись мало что осознающим, поплелся искать детей. Точнее, ребенка. Одного, которого он признавал своим. Его он как-никак почти не бил и даже почти любил. По-своему, очень криво, и выражалось это в изредка даримых музыкальных дисках для DVD-проигрывателей. Джека передергивало от каждой песни, записанной на них.
Часто Джеку приходилось перебиваться случайными подработками, какие только можно было найти на весьма ограниченных просторах Торранса, чтобы купить Нилу необходимые вещи - отец смирился с существованием нежеланного ребенка в своем доме, но отказывался тратить на него хоть цент. Поэтому заботиться о нем приходилось одному Джеку. Это взрастило в нем твердую убежденность в том, что он один несет ответственность за шкета, а также он один из Барреттов пребывает в адекватном состоянии, здравом уме и твердой памяти. Он не забыл ту страшную ночь. Он не забывал, как отец ударил Нила и сломал ему руку. Он не забыл, как отец швырнул Нила о стену и сломал ему два ребра. Он не забывал про несколько сотрясений мозга и десятки вывихов и сотни не сходящих синяков, слишком контрастирующих с собственной кожей.
Ему было чудовищно жаль ни в чем не виноватого Нила, ведь получал он все это просто потому что имел несчастье родиться в этой семье. Иногда Джек думал, что было бы, если бы он не появился на свет, не пережив удары еще в утробе матери, но быстро отгонял эти мысли.
С тех пор, как Джек научился давать отпор Джиму, защищая сводного братца, жить тому стало чуть легче, но не слишком. Все равно отчим не упускал возможности ткнуть жестким, узловатым кулаком в уже зажившие ребра или обозвать последними словами вместо простого "доброе утро".
С пятнадцати лет Джек устроился помощником в Старого Кота. Его держал Джо Стивенсон, престарелый коллекционер всего спиртного. В алкоголе он разбирался и, видя старание юного еще Джека, передал ему знания о деле своей жизни. По крайней мере, считал он, бар будет в надежных руках, когда пробьет час. Джек не станет бадяжить пойло, не станет закупать некачественные партии, что сбагривают задаром, и с ним Старый Кот не изменится ни на йоту.
И так и было: Джек старался как мог, он жадно впитывал всю информацию, что предоставлял ему старый Джо, на совесть разливал старые сорта виски и новые - вин, умел различать длительность выдержки и разновидности винограда, смешивал классические сочетания и экспериментировал с новыми, в общем, проникся этим как надо. И все для того, чтобы одним ноябрьским вечером достать бутылку чистого метилового спирта. Отец, уже набравшийся у него на работе ("сынок, тебе ведь не жалко плеснуть мне немного!"), ничего не заметил. Половина бутылки ушла меньше чем за треть часа.  А уже к утру на прожженном десятком окурков ковре лежало бездыханное тело Джима, все в моче и блевоте. Рядом - пустая бутыль,на дне плескалось всего ничего. Ленивая полиция Торранса сочла это случайностью, да и были дела куда более серьезные, которые расследовать тоже безудержно не хотелось.
С этого момента Нил Барретт был свободен от постоянных тычков, оплеух, побоев и последних слов в свой адрес, и жизнь его стала куда более приятной. Она хотя бы стала настоящей жизнью, как минимум.
Джек продолжал усердно работать, старый Джо уже целенаправленно учил его, чтобы предать дело, потому что был уже достаточно стар для всего этого дерьма. Так всего в двадцать лет он стал полноценным владельцем Старого Кота, однако это ничуть его не пугало - он знал в Коте каждый уголок и знал, как им распоряжаться правильно. Однако вечерами, когда бар уже пустовал под закрытие смены, а за столами дремала парочка заядлых пьянчуг, на Джека накатывало необъяснимо тяжелое чувство. В нем мешались отчаяние, злость, бездонная пустота и ощущение присутствия призрака отца постоянно у него за спиной. Постоянно. Когда-то оно ослабевало, когда-то усиливалось, но было всегда.
Порой Джек приходил домой выпивши после смены и, сидя на том самом диване, с которого скатился и умер отец, долго-долго смотрел перед собой. Если Нил был рядом, то Джек прожигал его взглядом, в котором было все, что теперь витало вокруг его сердца. Запрещенный произноситься вслух вопрос все чаще всплывал в мыслях, но Джек снова и снова одергивал себя, принудительно напоминая себе, что он сам, будучи еще ребенком, принял решение его защищать. И тогда затуманенный взгляд его прояснялся.
И все же эти мысли день за днем подтачивали его стойкость: Джек стал более раздражительным и вспыльчивым, даже агрессивным. Злость вспыхивала в любой момент, и Джек крушил в доме все, что попадалось под руку, метался по комнате, спотыкаясь о раскиданные вещи, пинал пресловутый диван, опрокидывал журнальный столик, когда все оказывалось в беспорядке - принимался колотить безмолвные стены. В доме давно не осталось вазочек и прочих хрупких безделушек, которыми мать заставляла все поверхности, но от них методично избавились еще много лет назад. Порой, когда было совсем невыносимо, Джеку казалось, что это ярость отца рвется через него наружу, и поэтому он никак не отступит. Никак не пропадет совсем, как ему и положено, черт возьми. Он проклинал мать, понесшую от любовника, проклинал отца, испоганившего жизни всем в их несчастной семье, поносил саму судьбу, но когда на очереди был Нил, все разбивалось смерчем, что сходит на берез из бушующего океана. Будь у Джека возможность выбрать другую жизнь и переиграть ее с самого начала, он бы без раздумий согласился, но он был реалистом, а посему мечтал уехать из Торранса, как только накопит приличную сумму. И прихватить с собой Нила, разумеется. Авось в новом месте их жизнь пойдет по-другому.

Мусорщики. Сколько их не отстреливай, они всё равно, как тараканы, откуда-то выплывут. О них знал каждый в Найт-Сити, в особенности об их грязных во всех смыслах способах существования. Они специализировались на добыче, отъеме и продаже на черном рынке киберимплантов и человеческих органов, а также не гнушались промышлять похищениями. Похищениями, после которых никто не возвращался живым. Мусорщики никогда не придерживались никакой определенной идеологии, им плевать на все, кроме самих себя и собственных доходов. Они безжалостны, а их методы далеки от изящества. Замарать руки Мусорщики не боятся.
И хотя эта банда никогда не была не слишком сплоченной, она все же стала монополистом на вторичном рынке органов и киберимплантов, не позволяя никому составить себе серьезную конкуренцию. И все же все их недостатки стали их преимуществами – они заслужили репутацию законченных ублюдков и мудаков, и любой в здравом уме старался держаться от них подальше.

Несколько лет назад Альфреду пришлось иметь дело с Мусорщиками, однако ему пришелся не по душе их характерный почерк и слишком грязные методы. Вот только от Мусорщиков никто не уходил просто так, и с тех пор они всячески вставляли Альфреду Гото палки в колеса. Несколько покушений (перерезание тормозных шлангов на одной машине, подрыв другой, впрочем, неудачный, поджог квартиры и нападение на улице) не увенчались успехом по разным стечениям обстоятельств, однако им теперь уже было просто весело отравлять ему жизнь.  Было понятно, что с чувством юмора у Мусорщиком такие же серьезные беды, как и беды с башкой в целом.
Теперь, когда на весь город прогремела новость о грандиозной сделке небезызвестного ученого с коллекционером, известным только в определенных кругах, Барри Алкен, предводитель грязной шайки, самый дикий и беспринципный из всех, вновь вспомнил о своем давнем «друге». На сей раз он отправил помощником своего новенького – ему давно следовало показать себя, и если бы дело зашло, то Барри, невероятно скупой и скряжный мудак, наконец нехотя модифицировал бы еще одному птенцу защиту, а может быть даже поставил имплант-другой из собственных доноров. Так они называли похищенных жертв.
Саймон Перкс попал в удачный период, когда Альфреду срочно потребовался новый сотрудник, ибо Роберт Джонсон оказался подстрелен. Жаль, что не кем-то из Мусорщиков. Перкс провалил задачу сразу же, решив поразвлечься с рыбкой, за что и был убит. Но убит чисто и достаточно быстро. Даже почти безболезненно, если сравнивать с методами самих Мусорщиков.

На следующий день после инцидента, Альфред сам пришел к Барри Алкену, вот только не затем, чтобы поговорить. Домой он вернулся ближе к полуночи. Барри Алкен не вернулся вовсе.

— Ну, вот ты и побываешь в моей шкуре, дружище, — усмехается Боб, его правая рука. Он только что сам начал идти на поправку после огнестрельного в плечо. Пуля вошла на два дюйма выше сердца, оставив Боба с чувством облегчения и изрядно опустевшим кошельком, когда он решил потратиться на бронекожу, чтобы не испытывать удачу в следующий раз. Сегодня он не мог оставить Альфреда разбираться со своими проблемами в одиночку, и счел своим долгом помочь. А заодно прихватить десяток своих ребят, чтобы быть готовым к любым сюрпризам от Мусорщиков. И те не заставили в себе разочароваться: когда Барри Алкен пытался заговорить зубы Альфреду, его прихвостни попытались напасть и устроить резню. Каждый из помощников Роберта остался жив, вот только двоих как следует располосовали, а самому Альфреду порезали плечо и воткнули нож в руку. Альфред оказался быстрее этих грязных тараканов и успел пустить три пули в лоб Барри, который сипло и лающе смеялся, довольный своей «шуткой». Но недолго.
— Тоже возьму себе отпуск и улечу на Мальдивы, чтобы распивать коктейли и трахать мулаток, — сквозь зубы проговаривает Альфред и ухмыляется через силу. Ему пришлось отнять ладонь, которой он зажимал глубокий порез, чтобы приложить ее к с сенсорной панели доступа. Та не сразу распознала в отпечатке, залитом кровью, синхронизацию с заданным сканом, а в это время кровь под повязкой хлынула сильнее.
Наконец они оба попадают внутрь, и Альфред бросает короткое: «Позови Хизер», сразу же направляясь в ванную. Ему жутко хотелось снять мокрую насквозь рубашку, присыхающую к телу, смыть кровь и перевязать все как следует.
Свет включать нет смысла – Альфред помнит обстановку ванной комнаты и мог бы пройти хоть вслепую, да и снова пачкать панели нет времени. Хватает уже того, что приходится активировать еще одну дверь с индивидуальной системой распознавания. В ванной комнате не темно, она освещена густо-зеленым, и поначалу русалки не видать. Хизер могла его переместить в кабинет. Времени рассмотреть не хватает – Альфред встает под душ в углу комнаты, включает воду, и та заливает глаза. Отфыркиваясь, он наконец смывает с себя грязь, аккуратно стягивает мокрую рубашку и бросает на пол рядом. Боль пульсирует вместе с ручьем сбегающей крови, оставляя все меньше сил держаться.
— Я принесла все что нужно, — слышится голос Хизер, в меру взволнованный, но и суровый. Альфред хорошо знал этот тон. Не раз, когда он еще в детстве возвращался с разбитым носом или сломанной рукой, она качала головой и строго спрашивала, когда это наконец закончится. Спрашивала, разумеется, риторически.
— Зря снял повязки раньше времени, — лаконично выговаривает она, подготавливая дезинфицирующее средство и две повязки, — Хочешь лишиться всей крови, да?
Клейкий состав проникает в раны и жутко жжет, но Альфред молчит, глядя перед собой в одну точку, позволяя Хизер позаботиться о себе. Но стоит он недолго, потому что в глазах темнеет и голова идет кругом, видимо он и впрямь потерял немало крови. Приходится сесть на край ступени около джакузи, опереться на здоровую руку и склониться ниже. Только теперь он замечает край черного хвоста, плеснувшего по воде, и перевернувшегося в слое густой пены Эла. Гидромассаж работал вовсю, причем давно, судя по расплескавшейся вокруг воде и высоте пены, но сейчас это не вызывает никаких вопросов. Сейчас вообще у Альфреда ничего не вызывает вопросов, потому что все его силы уходят на то, чтоб удержать себя в сознании и не упасть в темную бездну обморока. Хизер приходится зашить один из порезов, тот, что на плече, и наклеить сверху специальный пластырь, а вот с глубоким порезом справится и клей, благо он был на таким длинным, как первый. Так что она заканчивает довольно скоро и оценивает состояние Альфреда как вполне удовлетворительное. Жить точно будет. На вопрос, который на самом деле был настойчивой рекомендацией, не хочет ли он отдохнуть, Альфред упрямо мотает головой и сообщает, что останется пока здесь. Приступ головокружения отступал, а значит через несколько минут станет лучше. Хизер уходит, оставляя дверь прикрытой не до конца, чтобы в свою очередь осмотреть Бобби.

Vk