Sarah Doppelganger, 25, ^{пациентка Курятника}
(Сара Доппельгангер)
Видящая, Сей ||приезжая

Родилась в богатой семье на большой земле. Как занесло звездную девочку в Курятник? Человек, попавший не на свое место, не в свое время, не к друзьям и не сумевший замаскироваться под местность, всенепременно окажется именно здесь. Сара слишком усердно проматывала родительское состояние, слишком увлекалась мистикой и любила золотые вещицы. А потом у неё в один прекрасный момент обнаружилась редкая болезнь, которая, как утверждала Сара, позволяла ей видеть мир таким, какой он есть. Родители предпочли думать, что дочь ослепла и сошла с ума от злоупотребления наркотическими веществами, чем поверить в то, что глаза ослепли от ясновидения, а отец - и впрямь гигантская птица с разлагающейся шеей.
В Курятнике ее тоже недолюбливают. Кому приятно, когда беловолосая девка с ослепшими глазами, говорит о тебе безумную, но правду?...

Мир очень маленький.
Сквозь пелену плотного дурмана и сновидений женские крики не пробиваются. Просачиваются отдельными звуками, но Люпин не может сложить картинку. От того улыбается. Николь вот совсем не улыбается.

Вся беда в том, что мир очень маленький. Он такой огромный, что не укладывается в голову, и поэтому остаётся мыслить фрагментами мозаики. Никогда не получается подолгу держать в голове, что ты — пылинка во Вселенной, и потому можешь забыть обо всех своих проблемах и наслаждаться каждым крошечным днём. Никогда не получается.

Николь жестикулировала все сильней и сильней, пыталась кричать громче. Понимая, что это нисколько не помогает, хватает Люпина за футболку. По иголочке скачет, корчится, но пытается тащить. Со всех сил. Проезжая мордой по паркетному полу, Люпин продолжает думать о том, что не надо. Пытается сказать это самое не надо, но во рту опилки, а голове пыль, а в душе кошки скребут.

Мир очень маленький. Сейчас в мире есть только эта ванная. Николь. Раздаётся громкий шум воды, голос Николь становится все громче, Люпин почти слышит ее. Что-то там про "чуть-чуть" и про помощь.
Люпин никогда не был солипсистом. Никогда не был солипсистом. Тогда почему вдруг мир сужается до размеров ванной. Даже меньше, чем ванной: мир — это то, что сейчас попадает в поле зрения Люпина. Который никогда не был солипсистом.
Что-то происходит.

Люпин склонил голову набок, поднял взгляд: Николь. Николь. И вода, внезапно много воды. Люпин проводит ладонью по своим мокрым волосам, не понимая ровным счетом ничего. Нет, все таки кое-что он понимал.
Николь.
Он понимал Николь. Настолько, насколько хватает ему сейчас рассудка.

В глаза ей Люпин не смотрел, это было неуютно: хотелось зацепиться за ее зрачки. Чтобы они тоже были сейчас в этом ускользающем мире. Но мир на то и был ускользающим: стоило радоваться уже тем мелочам, которые существовали в нём. Туда, по крайней мере, уже просочился голос Николь, уже этого было (почти) достаточно.
почти
почти
п о ч т и
Тихо!
Николь говорила.
И всё обретало смысл.
Всё. Всё до последней мелочи.

Николь (имя прилипло на лоб, будто написанное на жёлтом стикере) начала хлестать Люпина по щекам(она здесь? всё это время сидела?) и сказала:
—Приходи в себя! Давай же.
Громко сказала, чтобы было слышно, чтобы через все барьеры, потому что если не сейчас, то – когда, и если не голосом, то – как;
Люпин вглядывался пытливо: Николь была настоящей, Николь была единственной, что было здесь ещё настоящим, и надо было докричаться, вытащить, объяснить, но как? – и – трещина в обоях; и серая пыль на стекле снаружи (дотронешься – пылью станешь), и больше не было ни алкоголя, ни времени, но ведь Николь ещё была;
Люпин притянул девушку близко, всматриваясь в глаза. Хотел что-то сказать, но вместо этого притянул ее еще ближе и целует.
И целует.
И.

От неожиданности Люпин не закрывает глаза и вид у Николь – господи прости, такой сосредоточенно-болезненный, как будто она проглотила лимон. А потом лицо разглаживается, только руки по-прежнему жмут крепко и губы на губах не движутся. То ли поцелуй, то ли замедленный удар ртом в рот.
Люпин прерывает своё странное нападение и – и – плачет?

Пары тревоги, скопившиеся здесь за всё это время, сжимались от резкого похолодания. Скребущаяся боль (Люпин нервно почесал запястье) прогрызала стенки черепа и высовывала крысиную мордочку. Крысиная мордочка очень явственно улыбалась.
Николь хотела быть. Существовать. Чем-то сейчас.
Люпин думает — хорошо. Будешь катализатором.

Очень сложно было понять, что сейчас происходило. Люпин перестал плакать, сконцентрировался (соберись! почему ты никогда не можешь слушать, что тебе говорят!), но он просто не мог —
Дело было совсем не в том, что сейчас говорила (или хотела) Николь.
Совсем нет.
Дело не могло быть в этом.
Просто вокруг было ужасно шумно.

— Николь. — собрав рассудок в кулак, Люпин серьезно уставился на девушку — Мне жаль.
Мне жаль. Очень жаль.

Щёлк. Щёлк. Щёлк. Шары в невидимые лузы. Простой бильярд: мне странно; но безразлично;
плевал я; закроем тему.
Это же элементарно: раз тебя это беспокоит, тебе или нравится это.
Или не нравится.
Всё было очень понятно: мир сжался до размеров ванной не потому, что Люпин был солипсистом. Мир сжался, потому что мир сжимался. До гравитационного коллапса. До чёрного-чёрного.
Когда Люпин поднял глаза на Николь, там была она.
Чёрная дыра.

@temporalVacancy тг

<b>САРА ДОППЕЛЬГАНГЕР</b>, 25 ^y.o.<br><a href=https://torrance.rusff.me/viewtopic.php?id=207#p19892>личное дело</a> &copy<br><font size="1">"на самом деле я облако пчел в форме человека, но мне все равно не продают сигареты без паспорта"</font>