Eva Lazar, 26, художник-кукольник
(Эва Лазарь)
Полуденница || приезжий
|
|
Кто-то рождается с серебряной ложкой во рту, а кто-то в плохо отмытой от ржавчины ванне, под звуки «Притури се планината», истошно кричащей из динамиков старенького проигрывателя. Чуть менее истошно, чем измученная работой и ракией роженица. Чуть более, чем принимающая роды старая повитуха, когда ей на руки с влажным шлепком падает дитя, настолько бледное, что кажется мёртвым. Та, кого после, обнаружив в коробке для отказников в местной благотворительной клинике, назовут «Эва», не мертва. И это первая Пиррова победа в её пути. Не последняя.
Она не умирает от холода или, вслед за матерью, от родовых осложнений, забытая в пластиковом контейнере бокса под Рождество. Выживает, когда несколько таких же как она, выброшенных зверьков, погибают в стенах той клиники от кишечной инфекции. Худая, словно скелетик, почти не умеющая кричать, лишь пищащая, как завязанный в мешок слепой котёнок, она выживает назло всем, природе и естественному отбору. А потому, принимавшая в тот день детей в казённом, пропахшем сырыми пелёнками и пригоревшей кашей, доме сестра Росица аккуратным бисерным почерком выводит в графе «фамилия» - Лазарь.Детский приют серый, словно припорошенный пеплом. У его воспитанников серая каша на завтрак, серые платья на прогулку, серая жизнь и подёрнутая паутиной надежда. Эва отлично вписывается в пейзаж, белая, словно выцветшая фотокарточка. Дети играют на площадке у молельного дома, двигаясь словно ожившие куклы. Догоняют друг друга, стараясь осалить, но это выглядит словно ночь в музее оживших восковых фигур. Лица маленьких детей похожи на рожицы злых животных. Ударь слабого, подставь неторопливого. Суровые законы жизни в волчьей стае. Но красивая, до рези в глазах яркая и выбивающаяся из картины пара наблюдает за ними с любопытством гауптштурмфюрера Даннекера в августе сорок второго.
- А эта?.. - женщина с красивым ртом, выкрашенным ярко-алой помадой, показывает холёным пальчиком на сидящую в стороне от прочих девочку.
Сестра Христина не должна лгать, потому что это грех. Она жуёт морщинистыми губами, пристально глядя на самую пугающую свою воспитанницу. Эва Лазарь никогда не смеётся, не плачет и не кричит. Её голос тих, а словарный запас, несмотря на трёхлетний возраст и заботу сестёр монастырского приюта, ограничен всего несколькими фразами. Она никогда не играет с другими девочками, баюкающими тряпичных кукол, но и с мальчишками общего не нашла. Чаще всего Эва сидит на скамейке, сжимая в тонких хрупких пальчиках сделанную из носка и угля куклу, глядя на которую сестре Христине хочется перекреститься и воззвать к господу.
- Эва... особенная, - говорит монахиня переводчику, хмуря кустистые седые брови, и всего лишь смягчая правду. - Не думаю, что это хороший выбор. Тут есть много других, более подходящих в семью детей.
- Особенная? - перебивает переводчика женщина, восторженно всплеснув руками. - Она умственно отсталая?
Женщина поворачивается к своему спутнику, одетому в костюм, продав который можно кормить всех воспитанников приюта месяц.
- Дорогой, это же прекрасно!Несколько дней в год у неё есть всё. Красивые, как у фарфоровых кукол, платья. И сами куклы - сколько захочешь. Их бледные личики улыбаются чему-то неведомому, невидимому, со всех поверхностей её комнаты. Словно бы та комната была полностью завешана зеркалами. Несколько дней в год у неё есть красивая мама и весёлый, остроумный папа. И множество братьев и сестричек. Чернокожий, словно выкрашенный чернилами, Квеку. Он должен был умереть от голода и болезней в родной Либерии, но вмешалась судьба в лице супругов Спенсер, успешных пока кинозвёзд, известных благотворителей, добропорядочных американцев, что спасают детей из стран, которые страдают из-за недостатка священной демократии. Крошка Тхань, дочь вьетнамской проститутки и её клиента, выброшенная матерью в мусорный бак. Серьёзный и молчаливый Штефан из Косово. Чхэ Ен из Южной Кореи, во всём старающаяся походить на мамочку, и уже начавшая пользоваться косметикой. Несколько дней в году её, одетую в платье стоимостью в годовой бюджет Косово, Либерии или Афганистана, демонстрируют камерам и людям с фарфоровыми лицами статуй на благотворительных приёмах. А после убирают в шкаф, как ненужную куклу. Её шкаф называется частным интернатом для девочек. Её соседки по комнате, дочери кинозвёзд, знаменитых режиссёров и современных художников, размалёванные пустышки с самомнением, что не поместится даже в Большой Каньон.
«Ты такая бледная потому что ваш граф Дракула выпил из тебя всю кровь, Эва?»
Сначала она ещё пытается объяснять, что Румыния и Болгария это разные страны. Потом ей становится всё равно.
В ученицах закрытого частного интерната стараются взрастить любовь к искусству, предоставив на выбор множество занятий, от пения до стрип-пластики. Куклы - лучше людей. Эва осторожно вытачивает из дерева заготовку под форму, в которую позже зальёт подкрашенный тонером, имитирующим натуральный цвет кожи силикон. Если бы она делала куклу по собственному образу и подобию, то тонер бы не понадобился, но преподаватель выбирает моделью яркую и красивую Аделину Кроули. Аделина Кроули заливает чернила из ручки в рюкзак Эвы. Аделина Кроули обидно хохочет собственной шутке про невесту Дракулы. Аделина-грёбаная-сука-Кроули фальшиво улыбается на фотокарточке, которая лежит на столе перед Эвой, осторожно работающей архитектурным скальпелем.
На выставке работ кукла авторства Эвы Лазарь стоит на почётном месте.
А через неделю Аделина Кроули ломает себе шею, оступившись на ступеньках.* * *
Формально, Квеку её брат. Так написано в документах, лежащих в сейфе у отца. На самом деле нет. В них нет ни капли общей крови. Если бы Эва внимательно слушала сестёр в детском монастырском приюте, она бы сейчас не целовалась со своим братом так отчаянно, прижатая к стене до боли в позвоночнике, закинувшая белую ногу на его обсидиановое бедро. Но Эва не помнит сестёр из монастыря Святого Георгия. Зато отчётливо понимает, что благословение родителей получено, когда обнаруживает в своём кармане пачку презервативов с Микки Маусом на серебристой фольге. Квеку старше её на два года, и ему семнадцать. Но когда и кого это останавливало?
Эва осторожно лепит из холодного фарфора, залитого до черноты лиловым тоником, знакомые черты лица. Через месяц Квеку исполнится двадцать один год, и он должен будет покинуть гнездо Спенсеров. И как можно меньше упоминать о своих приёмных родителях. Маленькие голодные дети из бедных стран хороши лишь пока им нельзя продавать виски с содовой. После этого они уже теряют своё очарование на листах глянцевых журналов. Эва разглаживает пальцами незастывшую ещё керамику, закрыв глаза. Она может собрать его лицо по памяти.
Весёлый фарфоровый мальчик с обсидиановой кожей улыбается из подарочной коробки, завязанной кроваво-красной лентой.
А через неделю Квеку находят на окраине Лос Анджелеса, в районе бывшей тюрьмы, с простреленным затылком. Так бывает, если ты торгуешь сладкими конфетами не на своей территории.Её знают как Полуденницу. Её работы покупают те несчастные, что потеряли тех, кого больше всего любили. Фарфоровые младенцы, в натуральную величину, никогда не откроют глаза. Но помогут справиться с горем от потери ребёнка. Или сведут с ума окончательно. Фарфоровые лица мертвецов смотрят со стен её мастерской в Бостоне. Кроме тех, что она купила у других, предпочитающих забыть. Выбросить историю о трагедии и горе произошедшем в семье несколько поколений назад. Мортем-куклы смотрят на неё с тумбочки в спальне. Сидят на красивом покрывале на диване. Наблюдают застывшими стеклянными глазницами с полочки в ванной комнате. Эва Лазарь никогда не делает кукол по подобию ещё живых людей, но люди простят художнику такую маленькую слабость. Её называют волшебницей из-за Грани, а иногда, увидев другую сторону её искусства - изломанные и деформированные человеческие тела, навечно застывшие в своём фарфоровом уродстве - невестой самого Дьявола. Эва Лазарь не улыбается людям бесцветными губами, выкрашенными ярко-алой помадой. Только куклам. И не часто покидает свои владения с замершими в вечности, неподверженными разложению и забвению мертвецами. Лишь для того, чтобы пополнить коллекцию. Как и в этот раз - увидев в газете (кто читает бумажные газеты в двадцать первом веке, право?) интервью с таксидермистом из Торренса. Мужчина на фотографии красив, ухожен и холён. Прямо как папочка. Но Эву привлекает вовсе не его лицо. С верстака за спиной мастера мёртвых на неё смотрит кукла.
Небрежно нанесённый на ногти чёрный лак, драные джинсы и тяжёлые, словно тазик с бетоном для знавшей слишком много, ботинки с серебряными цепочками. Куртки, пахнущие кожей, асфальтом и театральным гримом. Духи с запахом пороха. Эва с детства носила платья с воланами и огромные кукольные банты. Пожалуй, настало время сжечь всё это и стать тем, кого Спенсеры не пустили бы на порог. Да они и так не пустят.
Рост: 147 см.
Вес: 41 кг.
Размер стопы: 34
Размер одежды: xs
Это не ее страна, не ее дело и вообще не ее проблемы, казалось бы, но почему-то Хару послушно садится в «вертушку», сжимая в правой руке (перчатки тонкие, поэтому совсем не спасают от холода, но без них еще хуже) рукоять трости, а в левой — лямку вещмешка с весьма скудным содержимым, среди которого единственной по-настоящему важной вещью является папка с документами и сопроводительным письмом, без них ее попросту не подпустят к базе «Красноплечих» ближе, чем на выстрел, и пусть она туда не особо-то и рвется, приказ есть приказ. А жизнь ее теперь состоит только из приказов, проданная за возможность ходить не только под себя и сумму с пугающим количеством нулей после цифры «девять». Магия чисел не пророчит ничего хорошего — «девять» и «боль» звучат почти одинаково. Хару опускает ресницы, отбрасывая длинную тень на белое без всякой краски лицо, — белое в серый, не дорогая пудра, а известочная пыль, трясет немилосердно, каждый рывок отдается в позвоночник тупой липкой болью, словно кто-то решил, что ее спина — прекрасное место для того, чтобы натыкать иголок. Или толстых вязальных спиц. Не выдаст, конечно, ни звука — у европейцев гордость всегда считалась одним из самых страшных грехов, но она-то, слава Ками, не европеец — хотя и хочется застонать сквозь стиснутые зубы, но Хару только нащупывает в кармане блистер с обезболивающим, и сжимает его в ладони, как талисман на удачу. Мучительно хочется кинуть на язык красновато-коричневую, как подсыхающая корочка крови, капсулу с белым порошком внутри, запуская вечный цикл спокойствия, но нельзя — превышение дневной дозы ничем хорошим не закончится, организм у Хару и без того не самый здоровый под этими небесами, а за «ремонт» в ее личном счете с минусовым лимитом появится еще одна сумма, пусть и не такая впечатляющая как первая, но все же. Хару и без того достаточно проблем. Она не рассчитывает, что ее спишут до тех пор, пока она не выплатит все. Достанут из гроба, пригласят какого-нибудь магистра магии вуду и заставят пахать дальше.
Женщина усмехается грустно, сквозь туманную пелену боли. Скоро все закончится. Скоро все закончится. Скоро все.Когда вертолет садится на базе, она едва ли помнит саму себя, судорожно стискивая в руках трость и пытаясь услышать хоть что-то сквозь гулкий бой кровяного тока-метронома в ушах. Проверка документов, инструктаж, заселение в казармы на женской половине — все сливается в калейдоскоп, где вместо цветного битого стекла сворачиваются ядовитыми клубками змеи, вонзающие тонкие полые зубы куда-то в кости. Хару кивает, когда нужно, говорит, когда ее об этом просят, и хочет только одного — чтобы ее оставили в покое. Пожалуйста. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста.
Не оставляют. Самое важное — знакомство с тем, кто будет ее «ведущим».
Не ведущим, — поправляют ее, — первым пилотом.
Какая, в общем-то, разница. Все равно это будет не он. Он где-то там, под двумя метрами смерзшейся в лед земли. Смерзшейся, как она — живая — смерзлась. Ей всегда была странна эта традиция, закапывать мертвых в землю, куда проще и чище огонь, но. Как говорят на ее родине — если пришел в деревню, подчиняйся ее порядкам. Русские в таких случаях упоминают монастырь. Только на секунду мысль вырывается из сонного оцепенения, когда звучит — «старший лейтенант Такаи». «Рядовой», — мягко поправляет она. Оказывается, говорят не о ней. Первый пилот — Такаи. Хару пожимает плечами незаметно, и скорее для себя. Не самая распространенная фамилия, но и не редкая. Два иероглифа. «Высокий колодец», что бы это ни значило. Забавное совпадение.Техники в ангаре подсказывают, куда ей идти, стоит только упомянуть фамилию. Первым делом внимание, конечно, приковывает «Найтмер», на котором ей предстоит работать. «Panzer Hummel», который странные русские почему-то называют «хомяк». Вопреки все на свете правильным переводам, но это ведь русские.
Женщина присматривается к силуэту машины, — она не видела такие в живую, только на изображениях, но его ни с чем не перепутаешь. Невзрачный мужчина, сидящий неподалеку, внимания удостаивается лишь после. Она его, если честно, вообще не сразу заметила.
— Такаи-сан? — вежливое обращение срывается само, по привычке, Хару покинула Японию несколько лет назад, но некоторые привычки нельзя просто так взять и выбросить, особенно если они вбиваются в тебя с самого детства, в самом прямом смысле.
Иногда палкой. Отец, почему-то, думал, что палка добавит дочери почтительности.
— Я буду вашим вторым пиротом. Мое имя Такаи Хару, — поклон нужной глубины у нее все равно не получится, так что Хару ограничивается вежливым кивком. — Позаботьтесь обо мне, пожаруйста.
лс, тг
ЛИЧНОЕ ЗВАНИЕ
<b>ЭВА ЛАЗАРЬ</b>, 26 <sup>y.o.</sup><br><a href=https://torrance.rusff.me/viewtopic.php?id=302#p32738>личное дело</a> ©<br><font size="1">"Твое имя уже кричат те, кто сшили твое тело."</font>
Отредактировано Eva Lazar (2022-09-19 13:03:23)
