Kenneth Riley, 16, ^{таролог}
(Кеннет Райли)
Кенни, цыган || Приезжий

Прежде всего я извиняюсь за такой размер анкеты. Сам не ожидал.

---

- Кенни, уйди отсюда! Не видишь, я занята?!
Полы шатра смыкаются за спиной у мальчишки, и он щурится, глядя на огоньки ярмарки, развернувшейся у входа в бродячий цирк. Зеваки вокруг радостно смеются, подходят то к одному, то к другому, и только у шатра гадалки не так-то много людей. Хотя это даже странно, ведь каждый хочет попробовать заглянуть в будущее и узнать, что его ждет - любовь ли большая, богатство или долгая жизнь, полная радости или печали. И, может быть, все желающие уже просто посетили этот шатер в ожидании начала представления, но заниматься своим делом Кеннет не очень-то и хотел. Будучи еще совсем крохой, его обязанностью было либо отвлечь зеваку, притащившегося в цирк, либо тихонько стянуть у него кошелек, желательно так, чтобы не поймали за руку. Почему желательно? Потому что проблемы могут быть не только от правоохранителей, притом у всей общины, но и от самого отца, что сейчас готовился к своему выступлению. Если поймают за руку, и он об этом узнает, непременно достанется розгами по рукам, чтобы больше не попадался.
---
Думаете, с родителями у Кеннета были плохие отношения? Как бы не так. Все было гораздо лучше, чем может показаться на первый взгляд. Отец хоть и был чаще всего занят, когда представлений не было, - подыскивал подработку в близлежащем городе, например. По крайней мере, он сам говорил, что ездит на заработать денег! - и хлестал по рукам и ногам за провинности, но, в целом, был вполне себе нормальным. Просто так было заведено. Попался - будешь наказан. Сблизился слишком сильно с человеком не из общины - будешь наказан, а твоим новым "друзьям" достанется, если они продолжат с тобой общаться. И прочие-прочие законы, которые с трудом вяжутся с современным миром, но они были. Свои.
Мать же, при всей своей вспыльчивости, была доброй и открытой женщиной, по крайней мере, в кругу своих. Перед чужими она представала жутковатой в своей холодности и загадочности, способной "предсказать судьбу". Харизма в ней, определенно, была, иначе вряд ли кто-то вообще интересовался бы тем, что же сокрыто за туманом будущего. И хорошо, если она прямо так и не скажет - "Все туманно, дорогая моя, жить тебе в неизвестности. Не раскрывают карты тайн твоего прошлого. Но если ты им заплатишь...". Да-да, вот так все и начиналось. Одно гадание - пара долларов, не так много, но и не сказать, что мало на такую безделицу. А потом начинался фокус с "туманным будущим". На том и зарабатывала.
Но главным в ее жизни, да и в жизни отца, были не представления за деньги. Их дети были для них дороже золота. Старший - Чад - большую часть времени занимался трейлерами, - точнее, их внутренностями, что заставляют колеса крутиться, а мотор рычать. Будучи еще совсем малым, лет десяти, но смышлёным мальчишкой, он интересовался тем, как же работают машины. К своему совершеннолетию он, конечно, уже был женат с соблюдением общинных традиций, даже обрюхатил жену, но все равно самой большой его любовью оставались железяки, шумящие где-то под капотом трейлеров. От работы он отвлекся, только когда ему сообщили, что ребенок родился. Мертвым.
Средний - Кеннет - пусть и был не самым общительным парнем, да и не сказать, что веселым от макушки до самых пяток, зато почти не уступающим по сообразительности своему брату в эти же года. Только интересовали его на железки, а гадания. Он с упоением мог наблюдать за тем, как мать в очередной раз тасует колоду, раскладывая ее перед собой на траву, и даже мог трактовать расклад, но до определенного возраста карты она ему не давала в руки. "У каждой колоды свой хозяин, и у каждой - своя энергетика, Кенни. Когда-нибудь у тебя обязательно будет своя колода," - говорила она ласково, в очередной раз раскладывая перед собой карты и кивая на них, чтобы понаблюдать, как мальчик, хмурясь и супясь, размышлял, переводя весь расклад на человеческий язык. В двенадцать лет у него появилась, наконец, своя колода. Новенькая, буквально только что из магазина. А вы думали, что эта цыганка гадала на особых картах? Ей достаточно было обычной колоды, чтобы рассказать, что же ждет вас впереди. Вот и Кеннету досталась почти такая же, разве что с синей рубашкой, а не с красной, как у матери.
И появилась у него эта колода не просто так. Можно сказать, Кеннет ее заслужил. К тому времени он даже отложил в долгий ящик мечту о колоде карт: в его жизни был маятник из кусочка обтесанного водой стекла, кофейная гуща, чайные листья, даже воск, а иногда он и вовсе рассматривал чужие ладони, делая озадаченное или хмурое лицо. Но колода появилась тогда, когда в первые годы рождения младшенькой, - по воле злого рока глухонемой дочки Эбигейл, - Кенни уделял почти все свое внимание ей. Это была какая-то особая любовь. С братом они просто ладили и дружили, хотя иногда старший и отвешивал тумаков за неправильно сказанное слово или особенно специфичную шутку. Но Эби стала особенной, и возиться с ней он предпочитал сам. Мать, признаться, была удивлена, что средний проявляет такое внимание, и поощряла помощь, а в день его двенадцатого дня рождения подарила ему колоду карт. Счастью не было предела, и годы летели незаметно, ведь помимо сестры, гаданий и работы во время выступлений у него была еще и учеба, пусть и внутри общины. Так, немногое из того, что передавалось из поколения в поколение - умение хоть чуть-чуть считать, обязательно считать хотя бы на уровне простой арифметики, и изучение законов общины. В школу никого из них не отдавали - боялись, что могут слишком сблизиться с кем-то из городских, да и кочевой образ жизни. В общем, в этом просто не было смысла.
Но окончательно жизнь стала рушиться тогда, когда Кенни получил от одного из посетителей небольшой подарок - колоду карт Таро. По крайней мере, так думала вся семья и даже община, а весть о подарке разлетелась очень быстро.
---
- Как ты мог их принять, Кенни?! - говорила строго мать, хмурясь и упирая руки в бока, - Я же не раз говорила тебе, что у каждой колоды своя энергетика! Ты можешь наслать на нас проклятье или порчу, неужели об этом ты не подумал?!
И ведь не подумал. Слишком уж красиво выглядела колода - красочная, карты большие, плотные, удобно лежат в руке и буквально сами просятся, чтобы с ними работали и работали. А если верить той женщине, что их подарила, они ей и вовсе были не нужны, но "просили", чтобы с ними поработали. И почему она должна терять возможность передать их тому, кому они могут пригодиться, когда миловидный цыганенок не занимался тем, что воровал у людей все, что лежало в их карманах, а раздавал буклеты-купоны на сахарную вату, зарабатывая, по крайней мере, честно?
- Она даже не работала с этой колодой. Почему ты так переживаешь? - он выглядел настолько спокойным, даже флегматичным, когда тасовал в руках колоду таро, зажимая в своих длинных узловатых пальцах, что казалось, будто от этого спокойствия у его матери сейчас пойдет пар из ушей.
- Даже не смей спрашивать у них ничего. Никогда! У тебя есть своя колода!
И, вроде бы, на этом можно было условиться - он просто может их перебирать, тасовать, рассматривать, но никогда не гадать. И все же соблазн был слишком велик. Оставшись наедине с собой в трейлере, Кенни перетасовал карты и выложил их аккуратным кругом, интересуясь своей судьбой на ближайший год. Говорят, самому себе гадать не стоит, но он все же решил попробовать. И надо ли говорить, что карты не предвещали ничего хорошего?
---
О своем решении Кенни сперва не жалел. Предсказанное просто не сбывалось, но не стоило упускать детали, как это сделал сын гадалки. Припоминая свой расклад, он даже не замечал, как все медленно, но верно начинает сбываться. Сперва заболела мать. Все могли бы поклясться, что это была самая обычная простуда, такой много раз болели все, но ее кашель с каждым месяцем становился все сильнее. Отвары трав не помогали, всевозможная медицина, которая вообще существовала в общине, не спасала, и ей становилось хуже. Можно было бы обратиться за помощью ко врачам, отправившись в город и наплевав на законы, но... Она предпочла этого не делать, считая, что должна сама исцелиться. Исцеления не произошло. Через полгода мать буквально, что называется, "сгорела", заходясь громким лающим кашлем и не в состоянии подняться с кровати. Она ушла тихо, в окружении мужа и детей, хотя Кенни до последнего не давал Эби смотреть на происходящее.
Смерть матери ударила по всей семье. Если Кеннет занял ее место в шатре гадалки, используя теперь исключительно ту потрепанную колоду, которую подарила ему мать, а Чад с головой ушел в работу, иногда даже специально ломая чей-то трейлер, чтобы раздуть из этого проблему побольше и подольше повозиться с железом, предпочитая не обсуждать произошедшее ни с кем, то вот с отцом дела были хуже. Было видно, как из него буквально вырвали кусок души, лишили его жизни, и он своим видом больше напоминал какой-то ходячий труп. Бледный, изможденный, он сам изводил себя догадками, что же именно произошло и чем заболела его жена. Он винил себя в том, что просто не отвез ее ко врачу, не позволил решить проблему, вылечить вовремя, даже не догадываясь, что лечению болезнь пусть и поддавалась, но стоило оно столько, сколько им в жизни не заработать, тем более за короткий промежуток времени. И даже рассрочка не спасла бы их, хотя и была возможность уехать, чтобы затеряться.
Когда представлений в очередной раз не было, а занять себя чем-то было нужно, Кенни предпочитал проводить время с сестрой. Он с ней играл, рисовал, старался дать ей более веселую жизнь, чем та, которая сейчас накренилась. И все могло бы быть хорошо, если бы отец вообще слушал хоть кого-нибудь, кто говорил, что он совсем не виноват в произошедшем. Но он даже не хотел ничего слышать.
---
- А сейчас перед вами выступят сами покорители высот, таких, какие вам и не снились! Они готовы рискнуть своей жизнью, чтобы доставить вам удовольствие! Встречайте воздушных гимнастов!
Кенни на этот раз смог пробраться в сам цирк, чтобы посмотреть представление, да и Эбигейл просила хоть глазком взглянуть, что же происходит на арене цирка. Их отец выступал в качестве пары для изящной воздушной гимнастки. Издалека сложно было сказать, что отражалось на лице отца, но он должен был улыбаться - лучезарно, весело, так, как будто все происходящее для него не более, чем безобидная шалость, а сосредоточенность на его лице могла появиться лишь во время исполнения номера. Все шло хорошо - движения отточены, тело буквально само выполняет каждый трюк где-то под куполом цирка, и представление завораживает своей красотой и изящностью, пока не настает черед перемахнуть с трапеции на кольцо, на котором предстояло еще и поймать свою партнершу. Что-то явно пошло не так. Кольцо должно было находиться ближе, и когда глава семьи Райли уже ни за что не держался, находясь в полете, кольцо просто качнулось в другую сторону. Поймать его не было совершенно никаких шансов, хотя можно было заметить, как он искренне пытался это сделать, хватаясь руками за воздух. Глухой звук удара заставил весь зал ошеломленно охнуть.
Они ведь в самом деле рисковали жизнью.
Представление закончилось резко, буквально сразу после гулкого хлопка тела об арену. Люди торопились уйти, зажимали своим детям глаза, возбужденно обсуждали увиденное, пока Кеннет замер, не сводя глаз с арены цирка и стоя где-то сбоку от прохода. Он буквально не мог поверить своим глазам. Всегда все шло идеально, сколько лет эти трюки выполнялись, и ни разу отец не сорвался, но сегодняшний день стал, возможно, последним в его жизни.
- Не может быть... - бормотал он в паническом бреду, чувствуя, как за рукав его дергает сестра, требуя к себе внимание, чтобы ей объяснили все произошедшее, и почему люди так быстро уходят. - Не может быть.
Не прошло еще и полугода, как умерла мать, - всего каких-то три месяца, - как отец, пережив удар после падения, скончался, как бы врачи не старались спасти ему жизнь. Кто-то из зрителей предпочел вызвать скорую, но это, к сожалению, не помогло. До больницы глава семьи Райли так и не доехал, умерев на арене цирка - там, где провел почти всю свою жизнь и стал жертвой обстоятельств.
---
После этого происшествия Кеннет осознал, что происходит. Осознал, что, возможно, маму надо было слушать. Осознал, что именно тот, самый первый расклад на картах Таро мог перевернуть их жизнь с ног на голову. Молва по общине пошла быстро. Оставшихся без родителей отпрысков семьи Райли постепенно стали считать проклятыми. К Чаду больше не обращались за помощью и не просили его починить трейлер. К Кеннету не обращались за тем, чтобы он заглянул в будущее. Только глава общины презренно поглядывал на них, недовольно прыскал сквозь зубы и что-то говорил им. В основном это было что-то оскорбительное, унизительное, и если Чад еще пытался отстоять свое имя, то Кенни нет. После осознания, что предсказание начинает сбываться, он в принципе стал менее разговорчивым. С Чадом мог перекинуться парой слов, с кем-то из общины не было смысла разговаривать, когда все считают тебя "порченным", оставалось только уделять больше внимания Эби и ждать.
Ждать, когда их семью снова настигнет злой рок. В раскладе значились еще два горя, и Кеннет искренне надеялся, что одно из них, а лучше оба - для брата и сестры. Горе пережить можно, а вот воскреснуть уже не удастся. Он надеялся только на то, что произошедшие смерти, предсказанные картами, стали лишь совпадением. Пусть и совпадением с точностью до месяца. Каким бы суеверным он не был, а меньше всего хотелось сейчас верить, что весь расклад оказался правдой. Этого просто не может быть. Не существует ничего потустороннего. Да и мать говорила, что нужно уметь быть убедительным, уметь чувствовать, что хотят услышать люди, а не только видеть карты. Если скажешь не то, что они ожидают услышать, они даже не заплатят. И можно было даже врать, не раскрывая истинного смысла выложенных карт.
После смерти отца у Кеннета появилась вредная привычка - он стал курить. За курением можно было успокоить свои мысли, прийти к каким-то выводам и в очередной раз убедить себя, что все происходящее - просто совпадение, не больше. Пока Эбигейл не начала сдавать, медленно, но верно, и сначала даже не совсем заметно.
---
- Кен, надо поговорить.
Чад выглядел серьезным, как никогда. Зажимая зубами сигарету, он играл желваками, стискивая фильтр до тонкого преломления между зубами. Его руки пусть и были спрятаны в карманы, но оказались сжатыми в кулаки. Разговор предстоял быть тяжелым, и Кеннет уже прикидывал в голове, что он успел натворить, чтобы разозлить брата, ставшего главой их семьи.
Выйдя на улицу из трейлера и оставляя Эби внутри, он смотрел на брата с заметным напряжением. У него тоже было, что сказать, но вот как? Язык не повернется. Их семья, похоже, правда проклята.
Или же проклят он сам.
- Я знаю, что тебе сложно об этом даже думать, - Чад взял паузу, делая последнюю затяжку и щелчком отправляя сигарету в полет, чтобы после вернуть взгляд к брату, - Но я узнал, почему отец тогда сорвался.
Внутри будто что-то оборвалось в очередной раз. Что же, выходит, это была не случайность?
- Мал.
- Что? - Кенни мотнул головой. будто отгоняя какой-то напавший на него морок, - Мал?
- Да. Это он подстроил. Мы не знали, но он уже давно был с ним в контрах, так что, - пожав плечами, Чад снова стиснул зубы, - Это его рук дело.
Между ними обоими нависла гнетущая пауза. Тишина. Их будто никто не замечал, они стали словно призраками, пока у Мала не появлялась возможность снова отвесить словесного пинка "проклятым" детям Райли, словно им и без того мало досталось. Но стать "проклятым" - значит, перечеркнуть всю свою жизнь в общине, стать изгоем для всех. Кенни сжал руки в кулаки, повесив голову, и резко дернулся вперед, но был встречен сильными руками старшего брата.
- Стой, послушай меня...
- Я убью его. Клянусь, Чад, убью!
- Нет. Просто послушай, - встряхнув младшего, Чад заглянул ему в глаза, видя, как те заблестели от накатывающихся слез, - Сегодня мы уедем. Все вместе. Просто загрузим все необходимое в трейлер и уедем. Ночью, пока все будут спать. Никто даже не расстроится. Мал и нас сведет в могилу, если...
- С Эби что-то не так.
---
С Эбигейл действительно что-то было не так. Если Чад с ней практически не занимался, предоставив заботу о ней Кенни, то сам Кенни замечал изменения в ее поведении. Ей стало сложнее изображать знаки руками, общаться на их выдуманном языке. Пальцы будто стали хуже слушаться. Даже играть с ней становилось сложно. Она уже с трудом держала ложку, но не потому, что не было сил, а лишь потому, что пальцы просто ее не слушались, не сжимали ту же ложку в руках. Она стала не такой спокойной, а нервной, даже слишком, и иногда забывала, где и что находится.
Решение уехать стало самым логичным выбором. Если бы они убили Мала, их потом убила бы община, и никто даже не смог бы найти останки. А если бы и нашли, вряд ли смогли бы достать тех, кто был причастен. Слишком уж часто они перемещались по стране. Было принято решение ехать на восток в надежде найти себе работу, попытаться хоть как-то прожить еще один день и, заодно, узнать, что не так было с их сестрой. Чад вел трейлер, пока Кенни продолжал возиться с Эби. Они останавливались в небольших городках, чтобы заправиться и перекусить, и в одном из таких городков Чад вручил брату документы. Поддельные, естественно, но их не должны были в чем-то заподозрить. Трагедия за трагедией, произошедшие за какой-то один год, - а годовщина смерти матери вот-вот прошла, - заставили повзрослеть, перестать быть подростком, который может подурачиться, и стать серьезным. Это даже было на руку - они с Чадом будто постарели после всего пережитого, а Чада, к тому же, бросила жена, предпочитая не быть замужем за "проклятым". Они остались втроем друг у друга, и теперь нужно было держаться и делать все, чтобы выжить.
Но чертово предсказание будто следовало по пятам.
---
- Чад! Чад проснись! Чад!!!
Открыв глаза, Чад даже не успел осознать, что происходит. Резкий удар буквально отбросил трейлер с дороги, разворачивая его и заставляя перевернуться, падая на помятую крышу. В это время для Кенни весь мир будто замер, застыл в оглушительном грохоте, в боли, пронзившей тело после того, как его мотыляло по трейлеру, пока он не качнулся последний раз, издавая шипение из-под капота. Сразу осознать, что произошло, не получилось. Открыв глаза, он слышал только оглушительный свист, а перед глазами все буквально плыло, но главным сейчас было одно - чтобы Эбигейл и Чад были живы. И если увидеть, что было с сестрой, сейчас просто не получалось, то с Чадом даже не стоило быть гадалкой, чтобы понять, что все плохо. Нет, не так. Чада просто уже не было. Удар оказался достаточно сильным, чтобы его зажало грудой разбитого и покореженного металла и засыпанного осколками стекла между рулем и сидением. Рядом кто-то кричал, что-то спрашивал, но ответить Кенни не мог, только смотрел на оставшееся от брата кровавое месиво.
- Чад...
Выдохнув имя старшего брата, Кеннет закрыл глаза и издал тихий стон на выдохе, погружаясь в бессознательное состояние.
---
Очнулся Кенни уже в незнакомом ему месте. Все вокруг было светлое, а рядом настойчиво пищал какой-то аппарат. Пошевелиться было сложно - каждое движение отдавалось болью, и оставалось только пытаться кого-нибудь позвать. Но даже этого он не мог сделать. Перед глазами все еще стояла картина, на которой Чад был буквально вмят в сидение. Третье горе. Оставалось только четвертое. Эби должна быть жива! Должна! Ведь если карты не соврали, то последнее несчастье должно прийтись где-то на осень, до которой еще далеко. И как же хотелось верить, что это будет не грядущая, и даже не следующая осень.
Пролежать в больнице пришлось довольно долго. Кеннет превратился буквально в немого, не разговаривал с персоналом ртом, но изъяснялся жестами. Как умел. И то, только если особо настойчиво о чем-то спрашивали. Он делал все, что помогло бы ему раньше восстановиться и уйти отсюда, найти Эби, вернуться туда, где случилась авария и искать там, если ее не окажется в больнице. И все же повезло. Эбигейл оказалась здесь же. Веселая, счастливая как прежде, она была рада видеть старшего брата. Старшего и, пожалуй, единственного, кто сейчас мог о ней позаботиться, как только они покинут стены больницы. А в голове уже было осознание, что заплатить придется, но они не будут бежать. Они уйдут. Из этого города, из штата, если придется. Они не смогут заплатить даже при всем желании. Сейчас - точно нет. И он помнил, что говорил Чад: "Никогда не суйся в город без меня. Если кто-то поймет, что документы поддельные, тебя либо посадят, либо попытаются запихнуть в какую-нибудь семью. Но если вдруг так случится, что тебя поймают, говори, что поддельные документы ты получил у меня". А что говорить теперь, когда Чада больше не было? На кого теперь сваливать вину? Да и делать этого он не стал бы.
Пришлось дождаться, когда передвигаться было уже не так больно. Долго, конечно, вряд ли сейчас получится хотя бы идти, и врачи настаивали, чтобы он больше времени проводил в покое, но в этом городе нельзя было задерживаться. Когда настало время решить, как он будет расплачиваться, Кенни понял, что вот уже сейчас ему грозит то самое, о чем предупреждал Чад. Эби заберут, а его самого либо отправят примерить оранжевую форму, либо отдадут в приемную семью, и хорошо, если вместе с Эбигейл. Бежать пришлось ночью через окно. Подхватив сонную сестру, он только порадовался, что та не могла говорить. Все вопросы о том, куда они направляются и почему бегут, могли привлечь внимание, но ничего не оставалось, кроме как дать деру, оставив даже свои документы с поддельным именем, возрастом и остальными данными.
Человек без земли, государства и флага.
Скитаться пришлось некоторое время. Передвигаться приходилось либо пешком, либо "ловить" проезжающие мимо машины. Куда угодно, лишь бы подальше. Лишь бы его не нашли. И он рад был бы заплатить за лечение, отблагодарить врачей, спасших им жизни, если бы было чем, но в кармане буквально гулял ветер. И в такие моменты на помощь приходили карты таро.
Спертый у одного из дальнобойщиков телефон стал неплохой помощью в их жизни. Через интернет, оказывается, можно было много всего делать, и там же можно было найти клиентов, как ни удивительно, на гадание. Их было даже больше, чем у цирка. Низкая стоимость привлекала многих, а спросить о судьбе кого-то, кроме себя, у таро было не страшно. Только вот незадача - банковской карты у них не было, и вывести деньги было некуда. Да что там, Кенни даже не понимал, о чем с ним говорят, когда просят дать данные, куда переводить деньги. Но иногда удавалось разжиться парой баксов, когда кого-то интересовала написанная едва ли не детским почерком табличка из картона под ногами - "ПАГАДАЮ ЗА ДЕНГИ И ЕДУ". Или же приходилось просто попрошайничать, но делать это недолго - ровно до момента, пока кто-нибудь не решит вызвать полицию или местный шериф не прокатится по своей территории.
Пришлось потратить немало времени, чтобы где-нибудь осесть, и осесть пришлось вынужденно. Эби стала хуже ходить. Ее поведение иногда становилось невыносимым, но и бросить ее, как ненужную ношу, Кенни просто не мог. Зато за время путешествия, пусть и весьма грязным путем, о котором Кеннет до сих пор жалеет, они обзавелись документами. Нет, Эбигейл не пострадала еще больше. Но собой воспользоваться он давал, лишь бы обзавестись паспортом, хотя бы поддельным. Подделка, конечно, не шла в сравнение с той, которая была раньше. Качество ее оставляло желать лучшего, но знал ли это цыган? Нет, конечно. Он и в школе-то не был никогда, откуда ему вообще знать об отличительных особенностях настоящего паспорта?
Они остановились в каком-то заброшенном доме недалеко от города, который был для них совершенно незнакомым. Заходить в сам город было страшно - если кто-нибудь его увидит, может заинтересоваться, и тогда снова придется бежать. На этот раз уже с сестрой на руках. Теперь приходилось оставлять ее одну в заброшенном доме, а самому отправляться добывать что-нибудь поесть. Где-то яблоко или булочку сворует, где-то в мусорке пороется, где-то кому-то погадает, если вообще кто-то заинтересуется из тех, кто шарился по пригороду, а в основном это были как будто и не местные, да и то, если только заметят картонную табличку у обочины дороги - "ГОДАНИЕ НА ТАРО НЕ ДОРАГА", где-то даже попробует подработать и помочь, лишь бы заплатили, не спрашивая, почему парень не разговаривает и изъясняется жестами либо кивками головой.
Но Эби становилось хуже не с каждой неделей - с каждым днем. Болезнь прогрессировала, и в какой-то момент она стала все хуже и хуже вспоминать, кто приносит ей еду, разговаривает с ней на придуманном языке. Она даже язык стала забывать, хотя и его пришлось модифицировать, чтобы со своими непослушными пальцами она могла изъясняться. Кенни понимал, что грядущая осень станет для нее последней. Понимал и мирился. Он вообще уже давно смирился.
Когда в его раскладе осталась последняя беда.

Пробный пост

Как таковой семейной реликвией кукла, разумеется, не была, по крайней мере для Теодора. Молчаливым надзирателем она просто из года в год уже несколько десятилетий наблюдала за работой в мастерской. Видела не один труп животного, не одно вскрытие и освежевывание, не один день мездрения шкурок и наверняка пропиталась вонью гниющих органов, протухшей крови и набитых дерьмом и непереваренной пищей кишок, смешанной с пылью той полки, где она сидела. Это старик частенько брал ее на руки, смахивая пылинки, выглядя в эти моменты особенно сентиментальным, но не его внук. Вот уж кто точно не спрашивал у нее разрешения взять на руки, но заботился, точно также смахивая пылинки широкой кистью, чтобы не повредить само изделие. Для него это была простая кукла, обвешанная мистическим смыслом, как туманом ранним утром, в котором проглядывались мутные красные глаза и улыбающиеся зубастые пасти, как в рассказах-ужастиках. Сейчас даже это сходило на нет, возраст давал понять, что вряд ли что-то мистическое в ней вообще есть.
Протягивая руку, чтоб сгрести монеты, Теодор слушает ее замечание на тему бумажного архива. Быть может, и правда давно уже стоило перевести все это в электронный вид, чтобы вести отчетность, но была какая-то своя романтика в выведении букв на бумаге, в письме, чтобы рука не отвыкала записывать что бы то ни было. Ежедневник, например, уже сменился из бумажного электронным просто потому, что носить его с собой было неудобно. И вместе с этим потерялась какая-то частичка души. Потерялась возможность делать какие-то заметки на полях, оставлять рисунки ручкой, делая штрихи разным нажимом, чтобы выделить тень или просто создать объем. Этого всего не было в электронном ежедневнике, зато вот в этом потрепанном блокноте где-то на последних страницах можно было найти сложенных из нитей линий животных и людей, нарисованных в моменты разговоров с кем-то по телефону. Теодор считал, что каждый рисунок животного, оставленный в процессе разговора - это та сущность, что сейчас вела разговор с клиентом. Тот, кто занимает главенствующую роль. А каждый портрет, глядящий с бумаги - портрет того самого человека, с которыми он говорил. Например, очень часто повторялся портрет явно одной и той же женщины в пышной шляпе с широкими полями, шикарном платье и белой кожей в клеточку. Ее губы были темными, выкрашенными чернилами синей или черной ручки, а взгляд томным, манящим, но не сулящим ничего хорошего. Все-таки работа обязывает уметь изображать на бумаге хоть что-то, чтобы предоставить наброски эскизов заказчикам и согласовать с ними позу и выражение морды будущего чучела.
- Наш город в принципе очень колоритный. Вы еще успеете с ним познакомиться, - он говорит с легкой улыбкой, чуть щуря глаза, почти незаметно, прикидывая, что ей предстоит увидеть на грядущем празднике, да и в принципе в городе, пока она будет вариться вместе со всеми в одном котле под названием Торранс.
Я буду ждать вашего звонка в любое время, мистер Кейн. Я лягу костьми перед вами, лишь бы вы продали мне эту чертову куклу, мистер Кейн. Я задержусь в городе на несколько дней, мистер Кейн, и все это только ради куклы, которая, будьте честны, не имеет для вас абсолютно никакой ценности. Она настойчива, хотя с виду и не скажешь. Такая хрупкая, как тонкий край фарфоровой чашки, еще не испачканной грязными следами черного кофе. Воздушная, как пух гуся, разлетающийся из разорванной к чертовой матери подушки в разные стороны взрывом белых пушистых копьев, опадающих на пол и ложащихся под ногами неровным снежным ковром.
Только сейчас, когда она останавливается, чтобы взглянуть на него еще раз и снова вызвать приступ трепета сердца, Теодор осознает, что не до конца выполнил свою работу, а уже вот-вот ее упустит. Так хотелось, чтобы она осталась здесь, попросила его рассказать о ремесле, о каждом чучеле отдельно. Чтобы обратила внимание на его необычные работы, спрятанные за стеклом, как особо ценные композиции. Не ради того, чтобы рассказать ей, но ради того, чтобы побыть рядом лишнюю минуту.
- Постойте, мисс, - спохватившись, Теодор опустился на корточки, исчезая за прилавком, и выпрямился вскоре, держа в руках плоскую прямоугольную коробку, обклеенную шелковистой тканью с едва заметным теснением-узором. - Простите мне мою рассеянность.
Неловкая, даже глупая усмешка касается его губ, пока, вышагивая спешно и ударяя каблуками туфель по деревянному полу, он направляется к этой белоснежной красавице, не дотягивающейся своей макушкой даже до его плеча. Цок-цок-цок. Какие-то несколько шагов, и вот он уже преграждает ей путь, не давая так просто покинуть лавку, ловя драгоценные секунды. Они слишком близко друг к другу сейчас, настолько, что можно почувствовать это напряжение, исходящее от Тео, смотрящего на нее сверху вниз. Цок. Цок. Цок.
- Совсем забыл, - касаясь ее белоснежной руки, сжимающей перья, прохладной кожей черных перчаток, он жалеет, что не снял их, чтобы почувствовать тепло ее кожи, пока пальцы скользят по кисти руки, мягко вытягивая из нее острые перья ястреба.
Будто специально одно перо немного распушается почти у самого основания. Разделяется, нарушая ровное полотно и ломая крючки, цепляющиеся друг за друга, чтобы оперенье оставалось идеально ровным и гладким. Еще несколько секунд с ней рядом. Можно положить мир к ее ногам, лишь бы только она не уходила, но сейчас достаточно простой замены пера на другое.
- Прошу прощения, мисс, одну минуту, - и снова цок-цок-цок.
Теодор движется плавно, но немного нервно. Его руки подрагивают то ли от страха, то ли от вожделения, накрывающего его с ног до головы, от желания вернуться сейчас и схватить ее, прижать к себе, как самую драгоценную куклу, закружить в своих объятиях и никогда не отпускать. Усадить ее на край прилавка, опуститься перед ней на стул и смотреть, как смотрит молящий на возвышающуюся над ним икону в храме, по которой пляшет зарево от расставленных снизу свечей. Поврежденное перо остается в вазе, - его он продаст кому-нибудь другому, - и сменяется новым, таким же идеально ровным и гладким. "Цок-цок-цок" - снова стучат набойки каблуков по полу, возвращая Теодора к Эве, чтобы перед ней, прямо у нее на виду раскрыть обитую коробочку и возложить перья на тонкую шелковую подушечку, как укладывают труп младенца в крошечный гробик, закрывая его сверху крышкой и отправляя в вечное странствие по загробному миру.
- Вот, - мягкая кожа перчаток снова касается ее руки, чтобы вложить в нее подарочную упаковку с приобретенными перьями.
Может и можно было бы подарить ей целый мир, но сейчас стоило ограничиться лишь парой перьев, напоминающих ей об этом месте. О лавке, где запах формалина, клея, мыла и лака смешался с элегантным парфюмом ее владельца. В такие коробочки обычно Теодор вкладывал либо перья для письма, прикладывая к ним крошечные пузырьки с тушью, напоминающей своим цветом густую артериальную или венозную кровь, либо бижутерию, обязательно вкладывая под крышку визитку со своим номером телефона, но не сейчас. Эве не нужна была визитка. Она сама прекрасно его найдет. И он теперь ее найдет, а оставленный ему кусочек бумаги будет хранить, как зеницу ока, как что-то столь драгоценное, что может напомнить ему как о грядущем триумфе, так и о грандиозном провале, если мисс Лазарь предпочтет покинуть город, так и не добившись своего.
Недолгая пауза, за время которой мистер Кейн успевает заглянуть в льдисто-серые глаза гостьи, прерывается его же голосом, все же совершая преступление против всего человечества.
- До города около десяти миль. Если желаете, я мог бы отвезти вас, - он снова улыбается, все же разворачиваясь боком и открывая дверь перед ней, как перед своей королевой открывает все двери слуга. - Боюсь, пешком добираться будете долго, а местные водители далеко не все доброжелательны.

лс, тг, Теодор